Глава 13. Метаморфозы
"Ломка" продолжалась у меня где-то с полгода после завершения диггерской миссии и выхода из кремлёвского подземелья на свет Божий. Всё-таки ко всему привыкаешь, даже к зловонью Стикса и ежедневному общению с мутантами. Оказалось, что за время жизни в Кремле я уже даже начала слегка подзабывать человеческий язык: я слушала, как разговаривают вокруг меня люди, и мне всё казалось, что говорят они все о чём-то не о том. И что все они чего-то недопонимают, потому что не побывали "там", "за стенкой".
Но и от вида Кремля, в стену которого я в отличие от Венички Ерофеева, наоборот, всё время, как нарочно, утыкалась взглядом, куда бы ни ехала, меня просто физически мутило.
И даже вредных книгах нет-нет да и проскальзывали вдруг предательски герои-паразиты: то Бродский издевательски заявлял: "До свиданья, Борис Абрамыч! До свиданья. За слова - спасибо", - то Набоков, хитро подмигивая мне, как бы ненароком подсовывал в давно читаный-перечитаный рассказ "мальчика Путю", берущего уроки бокса, и его учителя-географа Березовского, "автора брошюры "Чао-Сан, страна утра".
В общем, типичная диггерская контузия.
К счастью, мои друзья (в смысле, не мутанты) проявили невероятный такт и терпение и, каждый как мог, бережно проводили со мной курс "посткремлёвской реабилитации". Лучший российский театральный критик Роман Должанский, например, чтобы хоть как-то реанимировать контуженого "сталкера", несколько месяцев самоотверженно водил меня по театрам, знакомил со своими друзьями - лучшими актёрами и режиссёрами страны. Но мне всё казалось, что и они чего-то недопонимают. Потому что они тоже говорили: "О-у! Вы Путина знаете!"
В свою очередь, московский арт-критик Игорь Гребельников в психотерапевтических целях водил меня на модные столичные выставки и арт-тусовки. Но когда мои друзья-геи для разнообразия устроили мне экскурсию в московский гей-клуб "Шанс", мне даже и там умудрились подсунуть Путина! Толпа фэнов, окружавшая подиум, отчаянно скандировала: "Путин! Пу-тин!" И Путин появился. Это был молоденький, худосочный, смазливый мальчонка с резко выступающими скулами и чуть надутыми губками, который действительно чем-то отдаленно напоминал Путина в юности (по крайней мере, если судить по фотографиям). Мне объяснили, что прозвище Путин за этим танцором так прочно закрепилось, что стало уже его сценическим псевдонимом. Я почувствовала, что если голубая пацанва не боится называть своего кумира в гей-клубе Путиным - значит, страна еще не совсем безнадёжна.
Но мне-то легче от всего этого не становилось!
Голова была - как перегруженный компьютер, часть материала из памяти которого необходимо было срочно сгрузить на "мягкий диск".
А уж от теленовостей про "Наше Всё" со мной происходило ровно то же самое, что с Геббельсом при слове "культура". Поэтому несколько месяцев, чтобы, чего доброго, не устроить Кремлю холокост, я вообще не включала телевизор, засмотрев до дыр мировую киноклассику прошлого века.
В какой-то момент я чётко поняла, что не преодолею посттравматического диггерского синдрома, пока вновь, уже опять превратившись в свободного человека, не решусь переступить порога Спасской башни. И я отправилась в гости к Александру Волошину. Чтобы потом, вернувшись из Кремля домой, сесть писать книгу.